9

Рука дрожала и, вместо того, чтобы ухватить бутылку, пальцысшибли ее со стола. Тяжело стукнув о ковер, бутылка улеглась там, с бульканьемвыпуская на зеленый ворс хорошее шотландское виски.

— Срань! — сказал отец Дональд Каллахэн и потянулся внизподнять бутылку, пока не все пропало. Собственно, пропадать было особеннонечему. То, что уцелело, он опять поставил на стол (на порядочном расстоянии открая) и убрел на кухню поискать под раковиной тряпку и бутылочку с чистящейжидкостью. Ни в коем случае нельзя, чтобы мисс Корлесс нашла возле ножки столав его кабинете пятно от пролитого виски. Ее добрые сочувственные взгляды тактрудно терпеть в долгие утренние часы, когда чувствуешь легкое недомогание…

«Ты хочешь сказать, похмелье».

Да, отлично — похмелье! Само собой, давайте немногоприоткроем правду. Узнай правду — обретешь свободу. Да шут с ней, с правдой.

Он нашел флакончик чего-то под названием «Э-Вэп», что сильнонапоминало звук мощной рвоты («Э-Вэп!» — крякнул старый пьяница, справляя нуждуи одновременно освобождаясь от ленча), и забрал его в кабинет. Каллахэна некачало. Почти совсем. «Смори, наччальник: щас я пройдусь до светофора прям поэтой белой линии».

Каллахэн был импозантным мужчиной пятидесяти трех лет.Тронутые серебром волосы, ирландские морщинки вокруг чистых голубых глаз(теперь прошитых крохотными красными стежками), твердый рот и еще болеетвердый, слегка раздвоенный подбородок. Иногда, глядя поутру в зеркало, ондумал: «вот стукнет шестьдесят — откажусь от сана, подамся в Голливуд и станузарабатывать на жизнь, изображая Спенсера Трейси».

— Отец Флэнаган, где ты, когда ты нам нужен? — пробормоталон, присел на корточки возле пятна, прищурившись, прочел инструкцию на этикеткебутылочки и вылил на пятно два колпачка «Э-Вэп».

Пятно немедленно побелело и запузырилось. Каллахэн снекоторой тревогой воззрился на это, потом снова сверился с этикеткой.

— Для трудновыводимых пятен, — прочел он вслух сочнымраскатистым голосом, сделавшим его столь желанным в приходе после долгихстранствий в духе отца Хьюма, старого бедняги, шамкающего вставными зубами:«разрешите разместиться минуток на семь-десять».

Каллахэн подошел к окну кабинета, выходившему на улицу Вязовс церковью Святого Андрея через дорогу.

«Ну, ну, — подумал он, — вон как — воскресный вечер, и яснова пьян. Благослови меня, Отче, ибо я грешил».

Если не торопиться и продолжать работать (долгие одинокиевечера отец Каллахэн посвящал своим «Заметкам», над которыми трудился уже безмалого семь лет, предположительно — ради книги о католической церкви в НовойАнглии, но то и дело к нему закрадывалось подозрение, что книга эта так и небудет написана. Собственно говоря, «Заметки» возникли одновременно с проблемойспиртного (Книга Бытия, 1:1 — «В начале было виски и отец Каллахэн изрек: «Дабудут «Заметки»).

Едва ли осознаешь, что хмель медленно, но верно овладеваеттобой все глубже. Можно выучить руку не сознавать убывающую тяжесть бутылки.

Со времени моей последней исповеди прошел самое малое одиндень. Одиннадцать тридцать. Выглянув в окно, Каллахэн увидел однообразную тьму,нарушаемую только круглым пятнышком света от уличного фонаря перед церковью. Влюбой момент в этот круг мог ворваться, вращая тросточкой, пляшущий Фред Эстэйр— цилиндр, фрак, короткие гетры и белые туфли. Его встречает Джинджер Роджерс,и они вальсируют под мелодию «Я всем им снова запустил космический«Э-Вэп-блюз».

Он прислонился лбом к стеклу, позволив красивому лицу,которое по крайней мере в некоторых отношениях было его проклятием, обвиснутьвытянутыми линиями безумной усталости.

«Я пьян, я паршивый священник, Отче».

Закрыв глаза, он увидел тьму исповедальни, почувствовал, какпальцы заставляют окошко скользнуть назад, приподнимая завесу над всеми тайнамидуши человеческой, ощутил запах старческого пота и потертого бархата, которымобиты скамеечки для преклонения колен, слюна обрела щелочной привкус.Благослови меня, Отче, ибо я (сломал фургон брата, ударил жену, подглядывал вокошко к миссис Сойер, когда она раздевалась, лгал, мошенничал, у меня былипохотливые мысли, я, я, я) ибо я грешил.

Каллахэн открыл глаза, но Фред Эстэйр еще не появлялся.Может быть, когда пробьет полночь? Его город спал. Кроме…

Каллахэн взглянул наверх. Да, там горел свет.

Он подумал про девчушку Боуи — нет, Макдугалл, теперь еефамилия Макдугалл — тоненьким тихим голоском признающуюся, что бьет своегоребенка, а когда он спросил, часто ли, то почувствовал (просто услышал), как унее в голове закрутились колесики, превращая дюжину в пять раз или сотню — вдюжину. Печальное извинение для человека. Младенца он крестил сам. РэндоллФрэтас Макдугалл. Зачатый на заднем сиденье машины Ройса Макдугалла, наверное,во время второго фильма на двойном сеансе в кинотеатре под открытым небом.Крошечное кричащее созданьице. Каллахэн задумался: знает ли, или догадывается,маленькая Макдугалл, как ему хотелось бы протянуть за окошко обе руки исхватить трепещущую по другую его сторону душу, выкручивая и сжимая ее, пока нераздастся крик. Твоя епитимья — шесть подзатыльников и хар-роший пинок под зад.Иди своей дорогой и больше не греши.

— Скучно, — сказал Каллахэн.

Но в исповедальне было не просто скучно. Не одна толькоскука претила священнику, подталкивая в вечно расширяющийся клуб «Ассоциациякатолических священнослужителей бутылки и рыцарей «Катти Сарк». Дело было вмертвом, ровно и сильно работающем двигателе церковной машины, бесконечноснующей к небесам и крушащей по дороге все мелкие грешки. Дело было втрадиционном признании зла англиканской церковью, сейчас больше озабоченнойзлом социальным. В том, как эта церковь убеждала пожилых леди, чьи родителиговорили на европейских языках, будто искупление — в четках. В том, что висповедальне действительно присутствовало зло, такое же реальное, как запахстарого бархата. Но это зло было лишенным рассудка, слабоумным, чуждым жалостии не дающим передышек. Кулак, бьющий по детскому личику. Вспоротая складнымножом покрышка. Кабацкая драка. Бритвы, вставленные в яблоки на День ВсехСвятых. Постоянные пресные ограничения, какие только способен извергнуть разумчеловеческий из лабиринта своих изгибов и поворотов. Господа, оптимальноесредство от того-то — лучшие тюрьмы, лучшие полицейские. Лучшие агентысоциальных служб. Лучший контроль за рождаемостью. Лучше сделанные аборты.Лучшая техника стерилизации. Господа, если мы вырвем этот зародыш, кровавоесплетение рук и ног, из утробы — он так и не вырастет, чтобы до смерти забитьмолотком старушку. Дамы, если мы привяжем этого человека к стулу со специальнойпроводкой и зажарим, как свиную отбивную, ему уже больше не представится случайзамучить еще нескольких мальчиков. Соотечественники, если этот евгеническийбилль пройдет, я смогу гарантировать вам, что никогда больше…